Ничего не получается. Все старания тщетны, надежды несбыточны. Мысль, подвешенная в невесомости за тонкие нити ужаса и отчаяния распухает, тесня горячую голову изнутри.
Но ведь если мысль, если воспаленный мозг и красные от бессонницы глаза, значит - есть надежда? Если сознание не растворяется в этом сером клубящемся хаосе, как было тогда, если раскалывается голова, если так сжимает виски, - это оно, перебирая руками по стенам, на ощупь, в слепоте пепельной смерти, пытается найти брешь, найти хотя бы маленький уголок, куда не успело еще добраться это дышащее затхлостью, это дурманящее горькой сыростью, безмыслие.
Я не могу ему помочь. Эта двуликость, так удивляющая на улице других, так пугающая в зеркале воспоминаний меня. Там внутри - я. Здесь, сейчас - тоже я. И я не могу помочь той. Боюсь войти в клетку удушья, боюсь не выбраться, остаться там навсегда. Нет, не этого. Остаться там - значит жить. Искать выход среди лабиринтов разбегающейся от одного неосторожного движения руки реальности, вглядываться в мутные, с пробегающей иногда поверху рябью, стены. Главное - не задеть. Не ошибиться поворотом, все время вглядываться. А они обманчивы, как морок, нарисованы, слоями укладывая картинки жизни. Прозрачные. Искать выход - почти жить.
Есть еще третье я. Оно как весы. Сливаясь со мной, оно спрашивает, кому нужнее. Той, лежащей серой тенью, истерзанной, умирающей... или мне, уснувшей, истончающейся, почти уже прозрачной? И я - оно - молчит. И оно уходит, так и не дождавшись ответа.
Это как жуткий сон. Кошмарное видение, парализующее, не дающие пошевелиться, смеющееся твоей немоте.
И я знаю, как это просто. Надо только слегка напрячь горло, и выдохнуть звук, долгий, пока будет подниматься вверх, - у тебя еще останется время вслушаться в него, прочувствовать. Не выпустить, сомкнув губы запереть его в самом конце коридора.
Или выпустить. И уже не слушать - осязать покрытой инеем кожей лица, как плавно он переходит в стон, рождающей слово. ЕЙ.