Вчера вечером в голову пришла мысль, что все, что могло плохого со мной случиться, уже случилось. Оказало, что нет. Оказалось, что все может начать повторяться. Возможно, не в той последовательности и, возможно, уже с другим исходом, но неотвязная мысль о глубокой грязной колее, в которой увязла двумя колесами разваливающаяся уже случайная попутка твоей жизни, в которую ты однажды села и все никак не можешь выбраться - боишься выпрыгнуть на ходу, - вот эта неотвязная мысль будет тебя постоянно преследовать, - еще одним порочным кругом в твоей жизни больше.

---

Ассоциации

Он очень противоречив. Все время забываю, что читаю личные записи, а не выстроенное произведение. Кафка виртуоз. Во время Процесса была картина серого, архитектурно-педантичного города, без запахов, кроме, возможно, бумажного, без шума, хаоса, толпы. И все события выстроены так же архитектурно. Тончайшие параллели, паутинно-стеклянные, слюдяные, прослеживающиеся интуитивно, направляют, не позволяют свернуть в сторону и выйти из лабиринта фантазии автора, составляя скелет произведения, его невидимую, но постоянно осязаемую основу. Замок другой. Он волшебен, непонятен, непредсказуем, в высшей степени иносказателен и многогранен. Читая его, с первых же строк отбросила всякие попытки сравнения, попытки найти какие-либо закономерности, разобраться в характерах героев и в роли каждого из них в романе. Если Процесс был хирургически точен и стерилен, то Замок – это снежная буря, налетевшая внезапно и так же внезапно закончившаяся, смененная почему-то, вопреки всем законам, осенним вихрем, дождливым и слякотным, с бессмысленным и хаотичным движением солнца, будто бы самим по себе, но в тоже время понимая, что тому виной.

 

Только начав читать его дневники, я поняла смысл одного высказывания одного критика, когда было сказано, что вся проза Кафки есть его нескончаемое, воспаленное бессонницей воображение, и точку в этой прозе можно будет поставить только с его смертью. И правда, сказать, что Кафка многогранен – ничего не сказать, но многогранность совершенно особенная, выстраданная. Нагнетает, изо дня в день, иссыхаясь, постоянно страдая, - жестоко, по-кафковски изощренно, но до боли ясно, просто по-человечески.

---

Болезнь Кафкой.

Прочитанное сегодня на прогулке с собакой.

 

«3 октября. …Наконец я нашел слово «заклеймить» и соответствующую ему фразу, но держал все это во рту с чувством отвращения и стыда, словно это был кусок сырого мяса, вырезанного из меня мяса (такого напряжения мне это стоило). Наконец я выговорил фразу, но осталось ощущение великого ужаса, что все во мне готово к писательской работе и работа такая была бы для меня божественным исходом и истинным воскрешением, а между тем я вынужден ради какого-то жалкого документа здесь, в канцелярии, вырывать у способного на такое счастье организма кусок его мяса» .

 

«9 октября. …это ощущение, оно напоминает поперечный разрез черепа в школьных учебниках или почти не причиняющее боли вскрытие живого тела, где нож, чуть холодя, осторожно, часто останавливаясь, возвращаясь, иной раз застывая на месте, продолжает отделять тончайшие слои ткани совсем близко от функционирующих участков мозга».

 

«23 октября. Спор между Чиссиком и Лёви. Ч.: Эдельштатт – самый крупный еврейский сочинитель. Он возвышен. Розенфельд, конечно, тоже крупный сочинитель, но не первый. Лёви: Ч. – социалист, и, поскольку Эдельштатт пишет социалистические стихи (он редактор еврейской социалистической газеты в Лондоне), Ч. Считает его самым крупным. Но кто такой Эдельштатт, его знает его партия, больше же никто, а Розенфельда знает весь мир. Ч.: Дело не в признании. Все, написанное Эдельштаттом, возвышенно. Л.: Я тоже его хорошо знаю. «Самоубийца», например, очень хорош. Ч.: К чему спорить? Мы все равно не сойдемся. Я буду твердить свое о завтра, да и ты тоже. Л.: Я до послезавтра» .

 

«26 октября. …Перепишу автобиографическую заметку Шоу, поскольку она меня утешает… «Но хотя я и был крепким молодым человеком и семья моя жила в трудных условиях, я не бросился в борьбу с жизнью; я бросил в нее мать и жил на ее средства. Я не был поддержкой отцу, напротив, я держался за его штаны».

 

«27 октября. Какими израненными мне представляются актеры после спектакля, как я боюсь прикоснуться к ним словом. Я предпочел бы после короткого рукопожатия быстро уйти, словно я зол и недоволен, ибо высказать свое истинное впечатление невозможно. Все кажутся мне фальшивыми, за исключением Макса, который спокойно говорит что-то бессодержательное. Но фальшив тот, кто спрашивает о какой-то бесстыдной детали, фальшив тот, кто отвечает шуткой на какое-либо замечание актера, фальшив ирони0ирующий, фальшив тот, кто пускается в рассуждения о своих разнообразных впечатлениях, весь этот сброд, который, будучи поделом засунут в глубину зрительного зала, теперь, поздней ночью, вылезает оттуда и снова проникается сознанием собственной ценности (очень далекой от подлинной)».

 

Мало, потому что перечитывала и обдумывала.

---

Прометей

О Прометее существует четыре предания. По первому, он предал богов людям и был за это прикован к скале на Кавказе, а орлы, которых посылали боги, пожирали его печень по мере того, как она росла.

По второму, истерзанный Прометей, спасаясь от орлов, все глубже втискивался в скалу, покуда не слился с ней вовсе.

По третьему, прошли тысячи лет, и об его измене забыли – боги забыли, орлы забили, забыл он сам.

ПО четвертому, все устали от такой беспричинности. Боги устали, устали орлы, устало закрылась рана.

Остались необъяснимые скалы… Предание пытается объяснить необъяснимое. Имея своей основой правду, предание поневоле возвращается к необъяснимому.

Франц Кафка.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Книги

Человек, некогда высокий идеал, грозит превратиться в стереотип.

Г. Гессе.

(Оффтоп)

Раньше, когда я была маленькая, часто видела выброшенные книги. Тогда у меня даже не возникало потребности подойти и посмотреть, что это – выбросили, значит, плохие.

С возрастом это прошло, появилось понимание, что слово «люди» стало чем-то нарицательным, и что они могут еще и не такое… Но было, наверное, слишком рано для понимания, и, слушая рассказы стариков о том, как они находили выброшенные книги и подбирали их, думала скорее о бедной старости и о навеянной из раннего детства ассоциации – «неужели, когда я состарюсь, я буду читать такие книги, которые выбрасывают?»))))) Смешно.

Потом выросла. Много передумала. Незаметно пришла к выводу, что люди, подбирающие выброшенные книги, скорее святые и скорее спасают их.

Но я никогда, даже уже осознавая свое с книгами отношение, мою страсть к ним, никогда не думала, что когда-нибудь смогу подойти к помойке и начать рыться в выброшенных книгах. А зря.

(Оффтоп закончен)

Нашла книги, гуляя третий раз с собакой. Дождь слегка поутих, мы с Лапатусем рассчитывали погулять подольше, и, проходя мимо мусорного контейнера напротив моего дома, я увидела, как какой-то рабочий, в зеленой спецовке, скидывает целую охапку книг рядом с баком. Просто выбрасывает. Не оставляет возможность кому-то подобрать их – зная, что идет дождь и что они долго не пролежат, - просто сваливает в кучу мусора.

Перехватив мой растерянный взгляд, пояснил, что выбрасывается библиотека. Я сразу подумала о домашней библиотеке.

Все также смотря на книги на земле (совсем не помню лица рабочего), протянула: «Жа-а-лко». «Конечно жалко», - бодро согласился рабочий, но что поделаешь, говорит, девать некуда. «А классика тут есть?» - спросила я, имея в виду гору книг на земле. В голове тогда сразу промелькнула мысль о Достоевском. (Вот странно, подумать о Гессе мне даже в голову не пришло, а вот о том, что кто-то может выкинуть Достоевского в лужу – запросто. Хотя, скорее это было просто рефлекторное убеждение, что Гессе нынче люди не читают и имени такого не знают. А Достоевский – школьная программа, по крайней мере, в кроссворде фамилией козырнут).

В общем, собрала почти все книги с земли, – кроме детективов, детских учебников и французских романов разных лет, – почти не думая о том, как я выгляжу для прохожих, потом подобрала два пакета с книгами, которых я раньше не заметила, отнесла все домой.

И вот на что сегодня пополнилась моя библиотека:

Русская фантастическая проза XIX – XX века. (Осип Сенковский, Николай Полевой, Константин Аксаков, Михаил Михайлов, Алексей Апухтин, Валерий Брюсов, Петр Драверт, Александр Куприн, Велимир Хлебников), М, 1989.

Петроний «Сатирикон», Апулей «Метаморфозы», М, 1991.

Томас Гарди, Избранные произведения, рассказы, стихи. Том третий, М, 1989.

Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантаглюэль» , М, 1991.

Агата Кристи, Новосибирск, 1996.

Маргарита Наваррская «Гептамерон» М, 1993.

Франц Кафка, «Замок», «Процесс», новеллы, из дневников, М, 1989.

Ги де Мопассан, Т 1, 2 («Монт-Ориоль», «Пьер и Жан», «Жизнь», «Милый друг», М. 1974.

Айрис Мердок «Черный принц», М, 1990.

Эрих Мария Ремарк «Время жить и время умирать», Горький, 1983.

Жоржи Амаду «Дона Флор и два ее мужа», М, 1986.

Теофиль Готье «Капитан Фракасс», М, 1992.

Сборник «Поэты возрождения», М, 1989.

Л.Н. Толстой «Анна Каренина», М, 1981.

Франсуа Мориак, «Пустыня любви», «Матерь», «Тереза Дескейру», «Клубок змей», М. 1981.

Джон Голсуорси «Сага о Форсайтах», Т. <metricconverter ProductID="1, М" w:st="on">1, М</metricconverter>, 1982.

Томас Гарди «В краю лесов», «Тесс из рода Дэрбервиллей – чистая женщина, правдиво изображенная», М, 1989.

Уильям Стайрон «И поджег этот дом», «Долгий марш», М, 1991.

И.А. Гончаров «Обломов», М, 1979.

В. В. Набоков «Приглашение на казнь», «Лолита», М, 1994.

Чарльз Диккенс «Большие надежды», М, 1987.

Бреет Гарт «Гэбриел Конрой», О. Генри, рассказы, М, 1988.

Сборник «Школьные годы» (В. Киселев, Ф. Искандер, Г. Левинзон, С. Иванов), М, 1990.

И. Крылов, басни, М, 1947 (!!!).

Краткий словарь иностранных слов, М, 1988.

Еремей Парнов «Ларец Марии Медичи», М, 1990.

Пантелеймон Романов, рассказы, М, 1991.

И.С. Тургенев, повести, М, 1977.

Шарль Сорель «Правдивое комическое жизнеописание Франсиона», М, 1990.

Чарльз Диккенс «Жизнь и приключения Николаса Кикльби», Т. 1,2, М, 1989.

Агния Кузнецова «Моя Мадонна», М, 1987

Эрнст Теодор Амадей Гофман «Золотой горшок», «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер». Ленинград, 1976.

Эжен Сю «Агасфер», Т. <metricconverter ProductID="3, М" w:st="on">3, М</metricconverter>, 1993.

Анатолий Безуглов «Хищники», М, 1990.

Вальтер Скотт «Гай Мэннеринг, или Астролог», М, 1990.

Генрик Сенкевич, «Камо Грядеши», «Ганя», «В прериях», Ленинград, 1990.

Александр Вельтман, повести и рассказы, М, 1979.

Фенимор Купер «Мерседес из Кастилии или Путешествие в Катай», М, 1992.

Рей Брэдбери «О скитаниях вечных и о земле», М. 1988.

Михаил Булгаков «Белая гвардия», «Мастер и Маргарита», Минск, 1988.

И последние три книги – странно было увидеть их здесь:

Анна и Сергей Литвиновы «Боулинг – 79», М, 2006.

Как стать умной с помощью правильного питания, М, 2000 (Офф. Такой тонкий тонкий юмор – на дне книги с мировой и советской классикой найти книгу, дающие практические советы по повышению интеллекта))))))))))))))))))))))))

М. Вислоцкая «Искусство любви», М, 1991 (Под редакцией «Физкультура и спорт» - «секса в СССР нет и не было, и потому, - подумала Вислоцкая, - просто необходимо издать книгу по практическому его применению», причем вышедшею в двух изданиях, второе дополненное.)

Все.

P.S. Завтра, если будет время и свободный инет, допишу к списку, что я думаю обо всех этих книгах.

Просто время – три ночи, завтра на работу, а я еще хотела поваляться с собакой перед телевизором.

 

---

Осенний дождь

Тоскливый, сладко-щемящий осенний день почему-то рождает ассоциации об Англии.
Должно быть, с высоты последнего этажа мир выглядит иначе. Сверху падают прозрачные капли дождя, легкой туманной пеленой, тонкой, но ее много и она клубится. И тебе приходится смотреть сквозь нее - сквозь тонкий шелк дождя на бетонную стену соседнего дома, и на блочные коробки школы, которая почему-то кажется стеклянной (наверное из-за синей мозаики на стенах), и на мокрый асфальт, и на ломкие силуэты деревьев. Поэтому все кажется серым. Остается то, чего нельзя скрыть даже высотой и дождем. Серость. Но с последнего этажа еще можно увидеть дождевое небо, и на нем - тучи, или облака, или тусклое осеннее солнце. А с первого, если даже поднять голову, - только крышу маленькой блочной школы, которая уже не будет прозрачной, а окажется тяжелой, и давящей в твои окна.

---

Спустя не так уж много

Сколько сейчас? Около полуночи, наверное.
На светящихся часах высвечивается - 00:25.
В квартире я, сестра, собака.

Только что пыталась написать, но все спят, а печатать громко.
Бесят люди.
Десят минут погуляла по дневникам, стало тошно от выводов.
Стадо баранов делится примерно на три категории -
1)Бараны, которые учились писать по чатам в инете, которые, даже имея возможность отредактировать текст в ворде, все равно буду писать "нравицца"
2)Бараны, владеющие ресурсами инета более умело и снабжающие свои архиинтеллектуальные посты иллюстрациями (аниме приобладает)
3)Первое и второе вместе, сдобренное щедрой порцией ЭМОциализма, что так же раздражает (особенно в оформлении), и приправленное ,в довершение, неумелым позиционированием, дешевым стебом и сплошным трэшем в школе/вузе.
Вот так.



Да, пока я здесь:
- выбрала тему курсовой. Вместо Серебряного века, как думала раньше, пишу по Достоевскому. Окончательно еще не сформулировала, но это будут точно религиозные искания автора и точно по Бесам и Идиоту. Рада. Потому что эти терзания на тему "хочу все" уже утомляют.
- с ужасом понимаю, что все еще люблю А. И всегда буду любить. Так же отчетливо понимаю, что ему я не нужна.
- поссорилась с начальником. Боюсь поднять на него глаза. Безумный.

---

Сегодня провела день на редкость хорошо.

Суббота, но все равно надо было ехать на работу – очередное добровольно-принудительное мероприятие, пропустить которое никак не представлялось возможным (уж я-то испробовала все возможные варианты).

Поехала на электричке.

После долгой разлуки с ней и со всем, что у меня с ней связано, после практически полугода, когда я наблюдала с другого берега железной дороги за мелькавшими в окнах лицами, ощущая все это совершенно чужим и совсем ко мне не относящимся, была очарована странным и тихим чувством родного.

Люди, идущие по платформе или покупающие билеты, как будто знакомые, были чем-то неотъемлемым, были тем, без чего не существовало бы ни двух блестящих рельс, ни красных камней между ними, ни белой дорожки, по которой я раньше любила ходить и которую нельзя переступать.

И это утро.

Такое утро нельзя представить себе без ожидания, часов на руке с тонкими стрелками, расписания на стене, долгожданных зеленых вагонов, сигарет, пассажиров…

Наверное, оттого я сегодня практически все утро улыбалась. Даже на работе, даже людям, с которыми я обычно перекидывалась лишь парой фраз.

Сегодня я улыбаюсь всем.

Холодное утро, сигаретный дым.

Люди, которые тебе чужие, но которые совершенно не мешают, люди, которых ты замечаешь, но на которых не обращаешь внимания..

События, происходящие вокруг и уже влекущие за собой предполагаемое, события ожидаемые, но абсолютно не трогающие и не волнующие.

Хочется только вдыхать холодный воздух, кутаться в дым и улыбаться утру.

Каталась в метро.

Несколько раз смотрела на часы – как будто спешу домой – даже не понимая времени.

Несколько раз доезжала до Севастопольской, потом возвращалась обратно на Нагатинскую, потом опять переходила почти безлюдную улицу метро и ехала в стороны юга.

А потом просто домой. Просто на автобусе. У меня даже просто кондуктор просто проверил билет. И мне даже стало его немного жалко, потому что из нашего автобуса никого не оказалось зайцем.

Такое долгое утро.

И еще.

Бывают дождливые дни, к которым нужна кружка кофе и книга.

А бывают дни, по-осеннему холодные и сырые, к которым нужно утро, улица, люди, ментоловая жвачка и сигаретный дым вокруг тебя.

И скользящая по прохожим улыбка.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Напишу

Напишу, это было ясно изначально.

Все мы - дешевые подражатели. И хорошо тем, кто этого не знает, или для кого это ничего не значит. Возможно, по прошествии некоторого времени, когда мысль перестанет быть новой, перестану заморачиваться и я.

За свою недолгую жизнь я успела многое понять. Больше не хочу.

Пусть висит здесь, мне кажется, сейчас оно будет к месту.

Простите мне, что было между нами,

Простите, если вдруг была груба.

Я искуплю все желтыми цветами,

И помолюсь, надев их на себя.

Одним украшу голову – на счастье,

Другие два – к запястьям на руках,

Четвертый приколю на пояс платья.

Так сердцу легче, лучше, чем в венках.

Вы не смотрите, что цветов четыре,

Не вспоминайте, что к разлуке цвет,

Не приходите, нет, - живите в мире –

А расставанье – это, право, смех.

Я к вам приду сама, в осенних листьях,

Привижусь в солнце, в сломленных лучах,

Такой, как раньше в ваших светлых мыслях,

И, как невеста, в желтых кружевах.

P.S. Вот так, и я опять нажимаю кнопку "отправить". Топчите, граждане.

---

Не хочу думать. Ни о чем.

Только что хотела записать сюда. Куда-то меня понесло - Герцена вспомнила, Мережковского с его Хамом.

Была в шаге от того, чтобы, поместить в инет - в эту помойку, в этот публичный дом, или бордель, - все равно, - себя, сегоднешнюю, утреннюю, и дать пройтись по себе пару раз тяжелыми грязными сапогами, - заведомо разрешить все - нажать на кнопку "отправить".

Не знаю, что на меня нашло.
Не знаю, напишу ли я сюда еще что -нибудь.

---

*******

По кромке льда, ступая шаткою ногой,

Пытаясь избежать бездонного безумства,

Ведомы за руку безмолвною толпой

Растерзанных теней. Спастись пытались. – Нужно,

Закрыв глаза рукой, пытаясь умереть,

Расчертив клетки так, чтоб в шахматном порядке,

Прищурившись во тьме, увидев яркий свет,

Покинуть затхлый мир, начертанный гадалкой.

Уйдя свободно вверх, оставив тени здесь

Бездушно исчезать без мыслей и без веры,

Пройдя через века, неслышно, без потерь,

Навек вписать себя безумцами злой эры.

2007 год.

---

Дурдом

Почему когда человек просыпается в 4 утра, в 5.30 уже стоит около закрытых дверей метро и ждет, когда их откроют, а затем работает , а затем дважды попадает под дождь, и вот когда, наконец, он попадает домой (и все это в выходной), то в ответ на его просьбу просто говорить потише и сделать так, чтобы не орал телевизор, его по-настоящему понимает только собака?

Моя любимая собачка. Как хорошо, что она у меня есть.

Я не жалуюсь. Я просто ненавижу этих. (Я специально написала "этих" с маленькой буквы. Они и сами маленькие. Игрушечные. И они пройдут - надо просто пережить).

И завтра, в воскресенье, я опять поеду на работу, хотя в понедельник начинается институт и будет еще хуже (в плане недосыпания) и хотя собака по мне скучает и я по ней тоже. Но все равно поеду, потому что там тихо, и можно почитать. Или с начальником поболтать. Он стебный.

---

Мысли вслух

Все больше убеждаюсь, что человек, в принципе, существо безнадежно ничтожное. Пример тому – я сама. Только что поймала себя на мысли, что упиваюсь книгой Де Сижи «Бальзак и портниха китаяночка», написанной всего лишь в 2000 году китайским режисерем о коммунистическом Китае конца правления Мао Дзедуна. Нет, книга в принципе хорошая, блестящая, я бы сказала. Собственно, это то, что мне всегда нравилось, и к чему меня всегда тянуло – в меру трэша, в меру эмоций, очень лаконично и в тоже время достаточно идейно. Что характерно, идейность у Сижи заключается не в восхвалении или, напротив, чернении режима, а скорее, это просто запоздалый, возникший к концу жизни рефлексивный ответ на вопрос, а как же я, интересно так, выжил? И ответ дан не в духе всеми известной «Как закалялась сталь», а абсолютно легко и непринужденно. Поэтому даже в моменты, когда автор рассказывает о том, как, рискуя жизнью, семнадцатилетние дети были обязаны карабкаться над пропастью или работать в ничем не укрепленных шахтах, невольно фыркаешь какой-нибудь шутке. Шутке черной, конечно, но зато очень органично вплетенной в текст. Наверное, из-за этого книга не нагнетает.

Так вот, о ничтожестве. Сейчас значит, я сидела на разобранной постели в комнате, с собакой в ногах, под одеялом, с кружкой кофе на перилле и упивалась книжкой. Читала в запой. Давно такого не было. Обычно мое чтение носит более осмысленный характер. А тут дошла уже до того, что добрые пол книги прочла просто вслух.
А вчера дочитала Гессе «Петера Каменцинда» и еще раз торжественно поклялась ему (Гессе) в вечной любви.
А до этого были Борхес и Касарес и «Хроники Доминика Бустоса», после которых я, заинтригованная волшебством простоты, долго размышляла о том, а что собственно они хотели – постебаться или наоборот, похвалить?
А еще раньше был Достоевский (а вместе с ним и Пушкин). И долгие размышления о боге. И о Гессе. И сравнения. И надо сказать, что впервые я не смогла полностью перевесить чашу весов в пользу Гессе.
А до этого еще тонны книжек, самых разных, осознанных и не очень размышлений, каких-то стремлений измениться, попыток жить по-другому, каких-то дискуссий, философствований и еще много чего.
И вот сегодня с утра, под занавес, (пред Сижи) наткнулась на дневник одного человека (весьма интересного, кстати, оттого и не поленилась открыть его первые записи). Человек этот все что-то искал, искал, читал, писал… И что в итоге? На последних страницах читаю о том, что он влюбился…. И все. Какие там, к черту, искания. Какие, нахрен, книги? Больше ничего не нужно и больше ни для чего нет места в мыслях.
И понимаю, что то же самое обычно происходит и со мной. Да. Прискорбно. Венец творений. Ну да, конечно, хозяин мира. Ага, высшее существо.
А потом спросила себя, а зачем все это нужно? Зачем я иногда просто заставляю себя что-то делать, просто вырываю из тумана, из безмыслия, зачем беру в руки книги, зачем пытаюсь что-то доказать себе, другим? Если в принципе, когда внешняя оболочка спадет (а она спадет, когда я перестану себя контролировать и работать над собой – а такое рано или поздно случится. Такое случается со всеми) – я буду обычным, ничем не выделяющимся одноклеточным организмом, занятым только добычей пропитания и доставлением удовольствий. Причем удовольствия эти будут, увы, отнюдь не эстетические .

@настроение: Дождливое

---

Пятница, 8.45 утра

Утро пятницы, а я дома и даже в инете. Когда такое последний раз было? Ничего, все поправимо - на работу все равно ехать придется, а так, я просто встала на час позже, погуляла с любимой собакой и распологаю часом или около того в сети.

---

Все плохо

Все плохо..

Образно выражаясь, пытаясь по ассоциациям определить это состояние, приходишь к странному и довольно-таки неоднозначному выводу – перед глазами встает картинка –

В голове большая-большая, просто огромная, кастрюля, желтая, и непременно в красный горошек, как в детстве у мамы на кухне (интересно, гастрономические образы – это голод или уже клиника?). И вот, в эту самую огромную кастрюлю, так небрежно, изящно и не заморачиваясь, сбрасывается все то самое главное, самое ценное, что я взяла из книг (просто больше неоткуда.. Жаль, конечно.) Книг самых разных, прочитанных с начала моих поисков, от средневековых трактатов по схоластике и папских булл до мировой классики гуманизма и нынешних представителей постмодернизма – самые разные, несовместимые авторы, периоды, направления.. В общем, такой дружественный интернационал в одной кастрюле. И вот, постоянно находясь там, эти вырезки, цитаты, заголовки, фамилии, сассоциировавшись с чем-то, всплывают на поверхность и начинается эдакое изящное интеллектуальное обгладывание, пережевывание, переваривание (??) мною (??) того, что я всю свою жизнь считала самым святым в нашем мире.

А еще бывает, когда толи ассоциативные связи рушатся (фрейдовшиной отдает, начиталась, блин), толи просто тоньшатся, настраиваясь на более чуткое восприятие (на многовкусие, так сказать), - не важно, - но иногда бывает так, что дотронувшись до чего-то совершенно банального и повседневного, вдруг, совершенно неожиданно, та самая желтая кастрюля в голове вдруг переворачивается, выплескивая на тебя весь тот безумный микс, который собирался и бродил в ожидании полного приготовления, далеко не один день… (иногда мне кажется, что даже и не одну жизнь… потому и количество этого пойла в стаканах будет, кстати сказать, тоже весьма внушительным).

А потом тебе остается только одно – соприкасаясь постоянно с тем, что вокруг тебя и что много лет было для тебя родным и знакомым, по привычке тянуться к этому, дотрагиваться - и, не успевая отдернуть руку, захлебываться в полуприготовленном, но все равно ядовито опасном вареве.

Вот это и называется: «Все плохо».

Зато тогда, когда эти лужи высохнут, можно смело возвращаться к любимой желтой кастрюле и, установив ее на прежнее место, наполнять. Вот только наполнять ее придется, увы, заново.

@музыка: Мавританский король

@настроение: Хреновое